Первый вклад в соо... "Когда чаепитие превращается..."

[alice-vs-alice]

Название: Когда чаепитие превращается…
Автор: Murury
Бета: и опять мои благодарности тебе, Майкрософт, моя прелесть.
Фандом: «Алиса в Стране Чудес» Л. Кэролла, с отсылками к McGee’s Alise
Пейринг: Болванщик(он же Шляпник)/Чеширский Кот
Рейтинг: NC-17
Предупреждения: не имеет ни малейшего отношения к Алисе Тима Бертона, против которой я ничего не имею, но которая меня не вдохновляет; внешность Шляпника и Чешира полностью мной придумана. Жестокость по отношению к чашкам. Нон-кон?
Размещение: можно, только дайте ссылку, куда.
Дисклеймер: все, что я не придумала, уважаемому Л. Кэроллу и гению МакГи.
Писалось под: Jarboe – Listen.


Болванщик не курит, как Гусениц. Он и так безумен, какой смысл усугублять своё положение?
Болванщик не бросается кружками в гостей, как Мартовский Заяц, давно уже едва живой после всех его экспериментов. Есть куда более любопытные способы развлечь себя.
Болванщик не носит за пазухой нож для разделки мяса, как Алиса. Чтобы разделать кого-то, ему вполне хватит и шляпы с острыми полями.
А вот улыбается Болванщик хоть и редко, но… Похоже, да, точно – похоже. На кого?
Болванщик неуверен в своих выводах. Вот если подумать, поразмышлять – выходит, что Чешир – всё-таки кот. Такой наглый, худой и сумасшедший. Хотя, конечно, в Стране Чудес сумасшествием в особо острой и редкой форме может похвастаться всякий житель, какому ещё не навязали из языка кучу маленьких-маленьких узелков.
Болванщик неуверен в своих выводах.
Потому что тот, кто висит сейчас рядом с ним, вольготно развалившись прямо в воздухе, несомненно, Чешир. Но почему-то не кот, а почти человек. Почти. Человекокот? Или коточеловек? Таким он становится не так уж часто, но каждый раз почему-то является к Болванщику, с которым у него, кстати, не такие уж хорошие отношения. Почему? Этот вопрос любопытен. Но, пожалуй, Болванщик найдет на него ответ как-нибудь позже. Чему он удивляется, в конце концов? Это же Страна Чудес, а это чудо – так себе, мелкое, бывает и постраннее.
Кожа у него белая-белая, как и улыбка. Только в фиолетовую полоску. Ещё у него забавно торчит шерсть на ушах. И волосы – короткие, кудрявые, фиолетовые - тоже торчат. Болванщик когда-то что-то такое слышал, что бывают породы котов, у которых кудрявая шерсть. Интересно, а какой породы Чешир?
Хотя, он тут же сам себе на этот вопрос отвечает – Чешир, несомненно, наипородистый Чеширский Кот. Единственный в своём роде улыбающийся и летающий представитель породы кошачьих.
- Приве-ет. – Чешир замирает на месте, лёжа в воздухе, нос к носу с ним.
Близко-близко – кажется, что если бы у Чешира были глюки, как у Гусеница – то они бы уже радостно перепрыгивали к Болванщику в шляпу. Чешир искренне уверен, что Болванщик такой умный именно благодаря ей. Недаром же она такая большая.
Хотя, конечно, ему немного жаль, что она частично скрывает длинные рыжие волосы Болванщика. С которыми, наверняка, было бы так чудно поиграться.
Выдрать все.
Все-все, до последней яркой ниточки.
Жаль, что у шляпы, сделанной из мягкой ткани, такие острые поля.
Жаль.
И он ещё помнит, что сотворил Болванщик с Ореховой Соней и Мартовским Зайцем.
Смотреть на них было завораживающе, ужасно и страшно.
Ах, бедная Алиса и правда думала, что убила Болванщика. И расстраивалась из-за смерти Чешира, такой внезапной и жуткой, как ей казалось. Глупая маленькая девочка, так и не повзрослевшая с тех пор, когда Страна Чудес была ещё доброй и светлой. И извратившая её и всех, кто там находился, своим сумасшествием и своей виной.
Чешир Алису не винил, конечно.
Когда она якобы победила своё сумасшествие, страна не изменила ничего, кроме цвета. Теперь кровавые бойни, мучительные казни и насилие происходили не под свинцовыми тучами, на растрескавшейся земле, а под ласково греющим солнышком на мягонькой зелёной травке.
Пожалуй, разве что, карточная стража перестала тут же убивать всё, что движется, при этом смея не кланяться Даме Червей.
Вот она-то и правда умерла.
Сдохла.
Мерзкая баба.
Почему Чешир остался жив, он предпочитает не задумываться. Ну зачем, зачем, скажите? Жив и ладно. И Болванщик жив. И он жив. И Болванщик.
Ах, какие у него чудесные волосы…
- Рад бы не видеть тебя, Чешир. – Болванщик вежливо наклоняет голову, качнув шляпой.
- Ах, взаимно, взаимно, дорогой Болванщик…
- Чаю? С белладонной, цикутой? Что больше нравится?– он склоняет голову на бок, поправляет шляпу рукой.
- Ммм… Ты так гостеприимен. Пожалуй. Чашечку. С цикутой, она у тебя свежая такая всегда, укропчиком пахнет…

За время чаепития Болванщик совершает три попытки убить гостя. Мирные такие, домашние, уютные. Например, вертящееся лезвие, долженствующее превратить Чешира в фарш, неожиданно выдвинулось из стены после первого же глотка. Когда Чешир невозмутимо перелетел на другой стул, Болванщик только вернул скрытый под столом рычаг на место. Попросил передать пирожное.
Чешир ловко отдёргивает руку, когда из стола перед блюдом бесшумно и быстро выдвигаются отравленные иглы. Не прекращая беседы о внезапно расплодившихся зелёных крокозябрах в Юдоли Скорби, передаёт лакомство Болванщику.
Тот кивает, благодаря.
Аккуратно надкусывает это глазастое произведение пекарного искусства – и где только такие берёт? Облизывается. Чешир в ответ посылает ему воздушный поцелуй, тут же ехидно растянув губы в улыбке.
Болванщик в ответ приподнимает брови, без замаха запуская в него блюдечко из-под чашки. Блюдечко сносит спинку у стула, на котором только что сидел Чешир.
- Ах, Болванщик. У тебя сегодня такое дружелю-убное настроение… - голос у Чешира мурлыкающий, тянущий гласные, вибрирующий. То повышающийся, то понижающийся.
Он висит в воздухе позади Болванщика, задрав ноги вверх. Положил подбородок и руки ему на плечо, повернув голову к уху. Мимолётно щекочет щёку длинными кошачьими усами.
- А ты, никак, не наигрался, пока бегал с Алисой? – а у него голос низкий, немного хрипловатый, как у курящего человека – хотя Чешир точно знает, что Болванщик не курит. Болванщик чешет длинными ногтями Чешира под подбородком, скосив на него глаза.
Тот мурлыкает.
- Тебе-то что, ммм? С кем хочу, - он поставляет шею под ласку, - с тем и бегаю. Ах, чуть ниже, пожалуйста.
- Так, значит?.. - в голосе Болванщика мелькнули слегка сумасшедшие нотки, но он тут же обрывает себя.
- Так-так. А что? Зави-идуешь, Болванщик? Ау?
Только что обманчиво-ласково почесывающие шею пальцы резко смыкаются у него на горле. Тот дёргается, тут же вцепляясь в руку Болванщика выдвинувшимися коготками.
В чашку с чаем подозрительно зеленого цвета капают капельки фиолетового цвета. Да-да, вы разве не знали, что у Болванщика фиолетовая кровь?
- Ну что за хамство? – оскорбленное шипение. - Где твои манеры? – с легким неудовольствием и почти укоризной.
Чешир удивительно лёгок, хотя и выглядит в человеческом облике... Не маленьким.
Чашки в ужасе упрыгивают со стола, звеня ножками-пружинками, старый чайник поспешно перебирает паучьими лапками, убираясь куда-то в угол. Блюдца тоже как-то незаметно рассасываются.
Они хорошо знают, что когда хозяин начинает улыбаться так похоже на единственного представителя породы Чеширский Кот Необыкновенный, лучше не попадаться ему на глаза.
Чешир возмущенно мяукает, когда больно ударяется спиной об столешницу, шипит, широко раскрыв опасно пожелтевшие глаза с сузившимся вертикальным зрачком.
Болванщик перехватывает ноги, которыми Чешир чуть не разодрал ему только что горло. Ставит на стол, крепко – лучше любых зажимов – обхватив ладонями щиколотки.
- А разве так себя ведут приличные гости? Покушаться на хозяина во время этого самого чаепития, как не стыдно. – Болванщик качает головой. – Ну что за неуважение? Ты подсыпал мне просроченный яд...
- Да ладно, всего-то на день…
- …И испортил обивку на моём любимом стуле, - отпустив одну ногу и сдвинувшись вбок, Болванщик демонстрирует пару карт с острыми полями. – Что за архаизм?..
- Пфф. Эстет.
- …Мог бы придумать что поинтереснее… – Болванщик снисходительно фыркает, глядя, как Чешир оскорблено вскидывается.
- Я всегда придумываю интересно!
- …И да, ещё. Мои манеры, - он поправляет шляпу, - всегда при мне.
- Тоже мне. – Чешир недовольно дёргает ногой, отворачиваясь и надуваясь. – Мане-еры у него. Хам.
- И меня чрезвычайно расстраивает, когда мои, - он выделяет слово «мои» голосом, - гости шляются неизвестно где и психиатр знает, с кем. – он презрительно изгибает губы.
Чешир вдруг расслабляется, насмешливо посмотрев на него из-под полуприкрытых ресниц.
- И что же ты собрался делать, мой ревнивый Болва-анщик? – хвост его, только что раздражённо колотивший по столу, приподнимается, становясь похожим на вопросительный знак. Он кладёт руки за голову, непринуждённо развалившись на столе, согнув ноги в коленях. Некоторую нервозность выдает, разве что, несколько нервно подёргивающийся кончик хвоста.
Болванщик почти ложится на стол. Опирается локтями об его грудь, подпирает голову кулаком.
- Отгадай загадку, Чешир. Когда Безумное Чаепитие становится… Безумным Времяпровождением?
- Откуда мне знать? Ты бы ещё про ворона и письменный стол спросил. – Чешир фыркает, морщится.
- Ответ прост. Когда я пожелаю. – Болванщик обнимает его за талию, и, закрыв глаза, кладёт голову Чеширу на грудь. Туда, где бьется сердце.
Он замирает. Глаза его при этом становятся всё больше и больше, а лицо приобретает странное, жутковатое выражение. Губы сжимаются в тонкую полоску.
Болванщик вскидывается, резко хватает его за грудки, наклоняется. Почти сталкиваясь с Чеширом носом, раздражённо шипя не хуже его.
- Бьётся. Почему оно бьется? А у меня нет. У меня – нет. Так не честно. Не честно. – Болванщик ещё что-то тихо бормочет почти ему в рот, широко раскрыв глаза, выгнувшись над ним – Чешир хихикает – почти в коромысло.
- Дурак. Сам же его себе на часовой механизм заменил. Не помнишь, что ли? – Чешир ехидно улыбается. – Слышишь – тик-так, тик-так. Тик-так. Тик… Так… - голос Чешира постепенно затихает, будто удаляясь.
Болванщик тут же перестает бормотать, и совершенно спокойно и буднично протягивает руку за не смеющей сбежать, дрожащей от ужаса чашкой. Разбивает её, голосящую от боли и страха о лоб Чешира, вздумавшего начать растворятся в воздухе.
Успел.
Тот возмущённо и даже как-то… Обиженно, что ли? Мяукает, снова взбрыкивает.
Болванщик тянется за моргающим грустными голубыми глазами пирожным. Затыкает разошедшемуся гостю рот.
Тот, не будь дурак, как-то быстро и незаметно ухитряется его проглотить.
- Вкусно?
- Вкусно.
- Не смей больше брыкаться. Мешаешь.
- Пфф. Охота была.
- И да. Что и где я у себя заменил – не твое дело, ясно?
Чешир закатывает глаза.
- Конечно, не моё, – неуверенно возится, присматривается к лицу Болванщика, будто размышляет – сказать, не сказать? – Эх. Почесал бы животик хоть… Раз не отпускаешь.
Болванщик задумчиво, на пробу, проводит ногтями Чеширу по животу.
Тот недовольно морщится.
- Глупый Болванщик. Я же не чувствую ничего.
Тот тут же понимает свою ошибку. Ну конечно, сквозь кофту и этот странный комбинезон с короткими штанинами Чешир ничего не чувствует. Надо исправить.
Болванщик отстёгивает пряжки на лямках комбинезона, тянет его вниз, с любопытством отмечая начало тёмно-фиолетовой дорожки волос, задирает кофту, всю изрисованную странноватыми завитушками, обнажая полосатый впалый живот и полосатую же грудь с торчащими ребрами.
Чешир нетерпеливо гнётся, подставляется под его ладонь, и Болванщик начинает «чесать животик».
Чешир мурлыкает, вертится, улыбается. Мда. Котом был, котом и остался, несмотря на облик. Комбинезон еще немного сползает.
Болванщик переходит на рёбра, бока, грудь – уже обеими руками. Щекочет, дразнит, ласкает. Чешир то возмущённо дергается, то хихикает, то мурлыкает. Настоящий сумасшедший. Впивается то выдвигающимися, то втягивающимися коготками в скатерть, собирая её под собой в складки. Жмурится от удовольствия, улыбаясь так широко, что скоро его улыбка начнет звенеть-звенеть-звенеть, как натянутая струна.
Он приоткрывает глаза, шепчет что-то сумасшедшее, довольное.
- Нравится? – интересуется Болванщик, пробегая ногтями снизу вверх, задев сосок.
- Ещё как. Надо будет к тебе почаще на чай заглядывать, мррр…
- В следующий раз я тебя разделаю. Давно хотел попробовать чай с кошачьими потрошками.– холодно произносит Болванщик, и Чешир ему вполне верит. – Вкусно, говорят, – поясняет.
Что же, тем прекраснее этот момент – Прекрасность его в этот раз сыграла на тоненьких хрупких нервишках Неповторимости.
Чешир приподнимается, облизывая Болванщику кончик носа. Тот смешно морщится от неожиданности.
- Знаешь… Ммм… По-моему, мне хочется. Тебя.
Шляпник приподнимает брови.
- Неужели, – где-то в голосе проскальзывает интерес.
- Да-да. Как кошку в марте.
- Неужели, – и опять.
- Тебя заело?
- Меня никогда не заедает, – так холодно, почти оскорблено.
Чешир потягивается, выдавая какой-то странноватый блаженный звук. Нечто между стоном и «мурком».
- Расслабься, я не сомневаюсь в твоей гениальности. – ленивый взгляд.
- Естественно. Даже дураки не сомневаются в аксиомах. – пожатие плечами.
- Так что делать будем, м? Хотя, зная тебя – ты же это планировал, да?
- Разумеется.
- Гадкий ты тип, Болванщик. Гадкий-гадкий-гадкий.
Тот фыркает.
- Не здесь. – резко встаёт со стола, освободив Чешира, спокойно задвигает стулья, частично им же покалеченные.
Чешир возмущённо мяукает, встряхивается, усаживаясь на столе. Натягивает комбинезон.
- Почему это?
Болванщик кивает на чайник и прибившиеся к нему, как к наседке, чашки и булочки. Те с ирреальным ужасом воззрились на хозяина.
- Маленькие они ещё.
- А.
Болванщик встряхивает волосами, вешает шляпу на какой-то крючок, торчащий из стены.
У Чешира загораются глаза.
Ах, эти волосы… Такие рыжие, такие блестящие…
- Что такое? – Болванщик оборачивается, насмешливо усмехаясь.
Чешир изумлённо и раздосадовано выдыхает. Знает. Знает, гад. У-у-у, как же теперь добраться до этих волос? Он готов завыть от обиды, как какая-то глупая барашка-барабашка. Обидно, обидно, безумно обидно. Теперь Болванщик и коснуться их не позволит. Не позволит. У.
- У тебя мокрый вид. – Болванщик снова отворачивается, протягивая руку к какому-то рычагу.
- Почему мокрый? – убито спросил Чешир.
- Будто я тебя водой облил, как орущую ночью кошку.
Чешир вздыхает. И правда ведь, как водой облил. Нет, ну всё. Он обижен. Обижен-обижен-обижен.
- А вот сейчас не хочется уже. Да-да, представляешь, совсем. Показалось, наверное…
Демонстративно отвернувшись к стене, он не замечает как-то совсем незаметно и невзначай подобравшегося обратно к столу Болванщика.
Как-то слишком незаметно и невзначай.
Чешира что-то резко дёргает за лодыжку, заставляя слететь со стола, нелепо взмахнув руками и громко мяукнув. Краем сознания он отмечает, как стол медленно задвигается в пол. Болванщик хватает его за шкирку и бесцеремонно куда-то тащит.
Чешир шипит, вопит, бьется, пытается взлететь, процарапывает на полу длинные борозды, мотает головой.
- Грубиян! Отпусти меня сейчас же, сейчас же, сейча… Тьфу, чёрт, прямо по зубам, вот же дррррянь… Болванщик!
Болванщик на его вопли особого внимания не обращает, целеустремлённо таща куда-то по коридору, из стен которого по пути то и дело торчали рычаги, крючки, ещё какие-то механизмы. Они провожают хозяина облегчённым взглядом. Прошёл сегодня мимо. Слава Алисе.
Распахивается какая-то неприметная дверь, и Болванщик тянет Чешира туда за собой. Тот не тянется почему-то. Болванщик оборачивается, с досадой отмечая, что Чешир успел ухватится обоими руками за косяк, теперь целеустремленно пытаясь вырваться и сбежать. Болванщик дергает упрямца на себя, тот дергается обратно.
Замкнутый круг, ну, или квадрат – кто как предпочитает. Вот Болванщик больше любит восьмиугольники, а Чешир – паралелипипеды.
Болванщик приседает позади него, продолжая одной рукой удерживать за шиворот. Пальцы левой руки Чешира приходится отцеплять зубами – второй Болванщик старательно щекочет ему рёбра. Чешир сначала перестает дергаться вперед, захихикав как сумасшедший, сгибаясь и разгибаясь, потом пальцы его постепенно слабеют.
Хватает его всего на минуту.
Дверь захлопывается, как какая-то кошколовка.
Надо же, а Чешир считал, что у него абсолютное ночное зрение.
- Слепой котёнок. – с удовольствием произносит Болванщик, продолжая удерживать замершего Чешира за шиворот. – Знаешь, что делают со слепыми котятами, Чешир? – голос над ухом.
- Не знаю. А ты – не смей меня больше так таскать, понял? – запыхавшимся, недовольным, обиженным и ещё черт знает каким голосом сказал.
- Их топят, Чешир. – как-то очень спокойно и серьёзно произносит Болванщик. Почти грустно.
Чешир был ко всему готов.
Он же тоже тёртый калач, в конце концов.
Готов был к ножу, удару, уколу, укусу, толчку в пропасть.
На мгновение ощущение присутствия Болванщика исчезает.
А потом…
Вот к поцелую Чешир был не готов.
Он чувствует, как Болванщик упирается сухими горячими ладонями ему в колени, чувствует его губы. Тонкие, обветренные, искусанные. Его язык. Горячий и мокрый, который почему-то настойчиво лезет ему в рот. Чешир теряется.
Шутки зашли слишком далеко.
Ах, сколько было этих прекрасных игр, этих замечательных намеков, этих чудных двусмысленных ситуаций…
Доигрался.
На него, похоже, кто-то решил заявить права.
- Слушай, ну постой. Давай… - в ответ ему зажимают рот, нажимая и заставляя лечь на холодный пол. Чешир ежится и пытается встать обратно. Получается, будто он жмётся к Болванщику.
Он чувствует прикосновение к своим волосам. Мда. Его гладят, гладят как настоящего кота. Хотя с чего это он не настоящий? Самый натуральный Чеширский Кот Необыкновенный.
- Лежи. – тихий шёпот откуда-то сверху. – Лежи. Не мешай. – Чешир чувствует, как с его плеч медленно, подчеркнуто незаметно, стягивают лямки комбинезона.
Левая. Правая.
По телу прокатывается волна мурашек. Если бы не странное, напряжённое состояние и темнота вокруг, он бы обязательно сказал им: «Кыш, кыш, противные»
Кофта начинает ползти вверх, будто сама по себе. Кофта, кофта, куда ты?
Живот обдаёт холодом, заставляя мышцы напрячься. По выемке на животе скользит что-то, похожее на вату, намоченную в горячей воде. Только шершавое. От этого жаром обдает всё тело, как в судороге.
Чешир вздрагивает, раз за разом. Как озноб, и жарко как от озноба.
Гадкий заразный Болванщик…
Его приподнимают, обжигая ладонью спину, стягивают кофту через голову. Мимолетно, как будто ласково, дергают за ухо.
Тянут вниз за короткие штанины комбинезона, задрав ноги – одну, а потом - другую. Гладят обе по коленям, пробегаются ногтями по коже внутренней стороны бедер.
Чешир своей наготы никогда не стеснялся - и стесняться не собирается – кот же. Но то, что его раздели и разложили, и смотрят… А он, и правда как слепой котёнок, не видит абсолютно ни-че-го. Так странно, раздражающе, волнующе. Обидно немного, потому что нечестно.
Он глубоко вдыхает, и начинает:
- Болванщик… Эй, Болванщик.
- Да? – чужие пальцы вдруг обхватывают его плоть, проведя вверх-вниз.
Чешир охает, дергается, продолжает, как-то надломлено:
- Я тогда, вообще-то, пошутил… Ну, про мартовскую кошку. – Чешир сжимает зубы, морщится, как от боли, едва слышно стонет.
- Поздно. – очень холодно. Пальцы исчезают.
От этого «поздно» Чешир начинает почти паниковать. Пытается встать, выпутаться, бормочет что-то… В горло упираются длинные ногти, которыми его недавно так замечательно… Чесали.
Поцелуй в мохнатое ухо.
«Тише»
«Я…»
«Тише. Всё нормально»
«Страшно»
«Думай, что говоришь в следующий раз»
Потом слышится звук расстегиваемых клепок на камзоле, шелест ткани. На миг Чешир теряет ощущение чужого присутствия, но воспользоваться свободой не успевает.
Его переворачивают на живот, не обратив внимания на попытку взбрыкнуть. Болванщик ставит его как самую настоящую мартовскую кошку, подхватив под бедра и надавив на плечи. Колени скользят по ледяному полу, когти не цепляются за камень.
Болванщик не торопится ни обнять его, ни начать.
Острые ногти щекотно пробегаются по спине. Позвоночник, лопатки, поясница. Чешир фыркает и непроизвольно выгибается вслед за лаской.
Хвост он крепко прижал к себе, скорее – для себя же. Для своей собственной иллюзии спокойствия, с таким трудом выращенной только что.
Да-да, она кричала по ночам, и Чеширу было совсем нечем ее, несчастную малышку, кормить. Вот и выросла болезненная и худенькая.
Острое прикосновение к основанию хвоста заставляет ощутимо вздрогнуть. Хлестнувший предмет особой гордости тут же ловит чужая горячая – горячая-горячая, даже сквозь шерсть чувствуется – ладонь.
Это неприятно – чисто кошачьи инстинкты – даже если не дёргают, а держат – уже плохо. Болванщик очень-очень бережно пропускает хвост через всю ладонь. Потом берёт обеими руками за основание, массирует большими пальцами, переодически спускаясь ниже.
Ниже.
Ниже…
Страшно, так страшно.
Чешир едва не скулит позорно в пол
Очень.
Очень…
Очень-очень.
Чешир весь зажимается, съёживается, готовый развернуться и полоснуть когтями – пусть не видно ничего, хоть куда-то да попадет. И драпать. Драпать-драпать-драпать, куда угодно. Удерживает только смутное осознание, что тогда уже вот так запросто заглянуть на чай не получится… Даже если и выйдет сбежать. Осознание не ясное, не четкое, где-то на периферии воспаленного сознания – но… Верное. Грустное?
А Болванщик вдруг фыркает, отстраняясь.
- Сам давай.
- Что – сам? – Чешир удивленно оборачивается, слепо таращась в темноту, из которой исходит голос.
Чувствует, как по щеке проходится с неожиданно приятной лаской чужая ладонь. Ладонь – сухая, горячая, мягкая. Пальцы, слегка щекотнувшие кожу, задевшие усы.
Ногти. Длинные, и, он помнит – красивые.
И очень острые.
Чешир вздрагивает, представив, что могло бы быть, если…
Ужас какой.
Дыхание на основании хвоста – это такое странное, но… Захватывающее, пожалуй, ощущение. Снова язык. Длинно облизывает снизу вверх, до кромки, где начинает расти шерсть. Потом – сверху вниз. Вниз… Обрисовывает. Настойчиво тыкается внутрь.
Чешир рвано выдыхает, вжавшись грудью в пол, и оттопырив… Хвост. Упирается щекой в пол, болезненно и смешно сморщившись от удовольствия.
Внутрь. Глубже. Обводит внутри по кругу, надавливает вверх, вниз. Так странно – когда от удовольствия почему-то хочется заплакать, как маленькому несмышленому котенку. Чешир тихо, пока очень тихо и длинно – то ли стонет, то ли мяукает. Может, мурлыкает даже. Или хныкает.
С ним точно уверенным никогда быть нельзя.
Потом ощущение исчезает, и Чешир уже точно мяукает – обиженно и разочарованно. Его руку высвобождают у него из-под груди, пальцы облизывают и берут в рот, совершенно развратно обсасывая, как конфеты, щекоча чувствительные подушечки кончиком языка. Потом выпускают.
Чешир фыркает – мда, за чаем Болванщику явно не хватило одного глазастого пирожного.
Его тянут за запястье назад. Болванщик складывает два его пальца, подводит между ног.
- Давай. Когти смотри не выпусти только… – слегка насмешливо.
- Уж постараюсь. – с некоторой досадой, ядовито.
Это странно и жутковато, вот так, в полной темноте готовить сам себя, для этой самой темноты. Она, казалось, бесстыдно облапила со всех сторон. Чешир шипит сквозь зубы, но делает. Выпутаться уже не удастся все равно. Случайно что-то внутри себя задевает, охает, повторяет движение. И ещё. Уже громко стонет, выгибается навстречу собственной руке – всхлипывает.
На следующем движении запястье резко дёргают назад, подхватывают под грудь, заставляя встать на колени. Наконец-то обхватывают за давно уже вставшее, и Чешир почти не обижается, что ему помешали продолжить.
Он стонет и откидывает голову Болванщику на плечо, взмахивая руками. Под пальцы кстати попадаются мягкие пряди. Ах, какие… Шелковистые, длинные, и пахнут… Пахнут Болванщиком. Вкусно.
Болванщик медленно, почти издевательски-нежно водит рукой по его плоти. Тот нетерпеливо разводит ноги, толкается вперед. Под хвостом слегка царапают ногти, и Чешир вздрагивает, подаваясь вперед ещё сильнее.
Болванщик тихо и ехидно хихикает позади ему в шею.
Обнимает, прижимает к себе.
Закрывает ладонью рот, мимолетно погладив губы.
А потом, там, позади, под задранный хвост толкается… Что-то.
Больно.
Чешир сдавленно мычит и пытается рвануться, кусается, но только что почти не держащие руки вдруг с силой обхватывают, будто железные скобы.
Толчок.
Чешир хныкает, мяукает, вырывается, хлебает кровь из чужой прокушенной ладони – но ни о чем не просит. Не то, чтоб гордый – просто понимает - бесполезно.
Толчок.
Он выпускает когти, царапая удерживающие в железной хватке руки. Железной? Кажется одна рука у Болванщика точно механическая. Хорошо, не та, что зажала рот – а то ещё зубы об него ломать, вот еще…
Толчок…
Чешир вздрагивает. Это что? Что, что, что? Что такое? Откуда?
Толчок.
Чешир дёргается, охает. У этого удовольствия мягкие лапы и острые когти, как у прекрасной дикарки, кошки-охотницы. Он таких очень любит.
Но Болванщик…
Ах, кажется, дамам придется дальше проводить март без него.
- Тебе нравится. – говорит Болванщик хрипло, почти шепотом – и Чешир, кажется, слышит как он задыхается. Его наслаждением, своим сумасшествием.
Чешир томно изгибается, прижимаясь к паху Болванщика, трется ягодицами, чувствуя щекотное прикосновение жестких волосков. Жаль, нельзя посмотреть – а там он тоже рыжий? Выгибается, откидывается снова на его плечо. Чувствует, как тот опускается – садится на колени. И Чешира на них сажает, спиной к себе. Руки – одна укушенная, и вторая – фальшивая, но тоже почему-то горячая, опускаются на талию, тянут вверх. Вниз. Это – то, что у Болванщика спереди, как сучок у дерева или торчащая из колоды козырная карта – оказывается, может не только больно делать. Ох, очень-очень не больно…
А по шее скользят, то и дело прихватывая кожу, губы. И Чеширу одновременно больно, безумно хорошо и щекотно. Он сам не может до сих пор определиться, что делать – то вырывается, то подставляется, то хихикает, очень пакостно почему-то. И остановиться не может.
Болванщику нравится, определенно нравится. Его обычно незаметное дыхание сейчас опаляет кожу, и еще… Там, где у Болванщика механизм на месте сердца – сейчас так громко тикает, свиристит, звенит. Тик-тик-тик-тик, так-так-так-так… Кажется, у Болванщика собираются заспешить часы. Или опоздать…
Ах, как он будет потом зол… Ах… Ах!
Чешир почти жалобно уже, почти совсем по-кошачьи, мяукает. Громко. Хвостом бьет по полу, сам уже двигается, скачет – Болванщик усмехается сквозь стон – как кузнечик-живоглот, или как плотоядная одноглазка. Прижимает его к себе крепче.
Ухватывает зубами за загривок, сам подается вперед и вверх, уже едва удерживая разошедшегося, мечущегося, то и дело заходящегося стоном-воплем Чешира. Помогает, обхватывая его плоть, двигая рукой быстро и коротко, рвано. Как сам двигается.
Чешир весь напрягается, подбирается, как натянутая струна. Длинно и долго, на одной ноте стонет. Больно вцепляется Болванщику в волосы, заставляя раздраженно зашипеть. Потом всхлипывает и обвисает у него на руках, тяжело дыша.
Болванщик двигает бедрами еще несколько раз, заставляя Чешира инстинктивно дернуться, встрепенуться. Сжимает зубы, тянет его за загривок назад, дергается несколько раз, ломано выгибаясь, замирает.
Тишина.
Тик-так.
Голос.
- Болванщик… - шепотом, как-то неуверенно. – Эй, Болва-анщик…
- Ну что?
- Мне мокро. И темно. И я ееесть хочу.
Чешир буквально стекает с чужих коленей на пол, уже не обращая внимания на холод. Спустя минуту слышатся шаги, потом щелчок.
Загорается светильник на стене – теперь Чешир видит, что здесь есть стены.
Но это не особо интересно – он только с возмущением отмечает, что здесь есть и кровать, весьма не маленькая. Вот же экстремал, заниматься этим на полу, когда кровать в нескольких шагах.
Он вперивает взгляд в Болванщика. Тот, как и Чешир – абсолютно обнажен. Рыжий-рыжий, везде. Чешир урчит, переворачиваясь и вставая на четвереньки, потягивается, проведя по каменному полу пару борозд – и ухитряется не отрывать взгляда. Хитро щурится.
Болванщик невозмутимо приподнимает брови, уперев руки в бока, выпрямившись. Чешир облизывается.
- Хоро-ош… - склоняет голову на бок, глядя в глаза. – В следующий раз не смей свет выключать.
- Не будет следующего раза.
- Да-да.
- Только попадись еще раз, и тебя даже Алиса не узнает потом.
- Мгм.
- Я вполне серьезен, Чешир.
- Ладно-ладно. А где у тебя мыться?


- Чаю?
- Да, пожалуй… С белладонной, пожалуйста.